Руки Элизабет замерли на плечах Линн.
— Я… это…
Линн ждала, когда она продолжит, но ничего не услышав, сказала:
— Извините. Иногда слова слетают с моего языка сами по себе. Вы не обязаны отвечать.
— Это просто… слишком длинная история.
Руки Элизабет вернулись к работе.
— А сейчас у вас есть кто-нибудь получше?
Элизабет улыбнулась:
— Я работаю над этим.
Линн вытянула руки перед собой, и Элизабет начала работу с бицепсами.
— Я хорошо разбираюсь в том, что говорю о себе.
— Вы?
— Это одна из причин, по которой я увлеклась Грегом, человеком, который сейчас делает меня такой несчастной, — сказала Линн. — Он был так нежен и заботлив, когда я познакомилась с ним. Казалось, что он так отличается от тех свиней, с которыми я обычно расставалась. Как мало я знала…
Линн закрыла глаза и прислушалась к плеску водопада. Она представила, что лежит посреди зеленого оазиса и холодные капли падают ей на лицо.
Она чувствовала, как расслабляется ее спина. Она наслаждалась временным покоем, создаваемым приглушенным светом, тихими звуками леса и руками, которые снимали напряжение с ее мышц.
Это было именно то, в чем она так нуждалась.
Некоторое время Линн сидела в сауне, а когда жара спала, она нажала на термостат с мощным, закрепленным на стене шлангом, чтобы добавить пара еще на несколько минут. Она подумала о том, что ее внутренний эмоциональный термостат стал остро реагирующим, но не повышающим общий уровень, а снижающим его при каждом новом ударе, получаемом от Грега.
Одеваясь, она достала из дипломата свою косметичку. Она посмотрела на завернутые в салфетку таблетки, потрогала их, но ни одной не взяла. Она увидела пачку калифорнийских фотографий, которую Майк отдал ей несколько дней назад, и достала их, чтобы получше рассмотреть.
За время их трехдневного марафона прогулка по пляжу была единственным неприятным моментом.
Она просмотрела фотографии. В черном купальнике она выглядела тощей и дряблой.
Но Майк был прав: взгляды, направленные на нее, говорили обратное.
Она тщательно обыскала глазами каждый снимок в поисках другой женщины или собаки, или киоска с мороженым, которые могли быть предметом этого внимания. Но ничего такого не было.
Линн была в четырех кварталах от своего дома и ждала зеленого сигнала светофора, когда дверца «Лексуса» со стороны пассажирского места открылась и на сидение прыгнул Грег.
Ее рот открылся в немом изумлении. Кровь застучала в висках.
Она рефлекторно схватилась за ручку дверцы, но Грег оказался проворнее. Он нажал кнопку блокировки двери.
Линн нажала звуковой сигнал.
Грег рассмеялся:
— Не беспокойся. Никто не обратит никакого внимания. Как поживаешь?
Довольный смех, загар, очаровательная улыбка… словно мертвец, который предстает перед тобой живым, а через минуту начнет разлагаться у тебя на глазах.
Линн задрожала всем телом, но неожиданно она почувствовала прилив сверхъестественной храбрости, которая всегда приходила ей на помощь во время шоу, когда казалось, что через несколько секунд разразится катастрофа.
— Ты — жалкий ублюдок, — сказала она голосом, дрожащим от ужаса и ненависти и причинявшим горлу боль. — Ты получил еще не все, что хотел? Ты еще не достаточно испоганил мне жизнь?
Грег улыбнулся еще шире и потянулся к ее промежности.
Вся ее храбрость исчезла. Она завизжала и так и продолжала визжать, глядя, как он пробирается между машинами, пока он не исчез из виду.
Естественно, Линн приняла таблетки; не все пять сразу, но две — подъезжая к дому, а затем — еще одну.
Она не могла дозвониться до Кары или Майка.
Она подумала о брате. Звонок Бубу означал отказ от ее политики умалчивания, которую она все еще проводила под давлением Анджелы, делавшей зловещие предсказания по поводу его здоровья. Но утаивание от брата истинных размеров опасности давало Линн некоторое преимущество. В том случае, когда Бубу не знал, насколько серьезна угроза, уменьшалась вероятность того, что он перестанет что-либо предлагать и начнет настаивать на том, чтобы она осталась в Салеме или позволила ему пожить у нее в Бостоне или даже, что было вполне вероятно, отказалась от выходов в эфир.
Теперь, в сложившейся ситуации, такие возможности пугали ее не больше, чем то, что происходило.
Но, пока она обдумывала это, перезвонил Майк.
Она встретилась с ним в баре «У Нэнси Джин», с радостью ухватившись за возможность уйти из дому.
Еще один поступок, пугавший ее раньше.
Сидя на жестком стуле, она все еще ощущала, как пальцы Грега копаются у нее между ног, чувствовала тяжесть его ладони.
Ей нужно было еще раз принять душ.
Но это было нелепо.
— Я все время думаю о том, что Барбара Элис Хайсмит переезжала дважды, — сказала она. — Может, он хочет заставить меня сделать именно это? Но, так как я работаю на телевидении, не имеет значения, где я живу; меня всегда можно найти. Если, конечно, дело в этом. Может быть, он хочет, чтобы я отказалась от программы.
— И вы это сделаете?
— Я никогда об этом не думала. Но, возможно, мне не следует делать пробный показ.
Майк покачал головой:
— Я думаю, вам не надо отказываться. Вы делаете эту программу и превращаетесь в дирижабль. Вы висите высоко в небе, вся на виду. Очень сложно устраивать партизанские штучки над чем-то большим и сияющим, на которое смотрит каждый.
Произнося эти разумные и исполненные здравого смысла слова, Майк внутри сгорал от ярости, вызванной последней выходкой Грега. Чтобы сдержать свои чувства, он, не отрываясь, смотрел на экран телевизора, висевшего над стойкой. В новостях показывали лохматого, похожего на бродягу ребенка, который забирался в полицейскую машину.